Не, давайте я сразу выложу все свои недофики, оставленные на полпути...

[Wonderful-Alice]

все равно все свои идеи я выполнить не смогу, увы, моя фантазия в последнее время отказывает.
Они глупые, и хорошо, что я осознала это сейчас.
Но в дняфку выложить - почему нет?

В детстве было хорошо. Мечтать можно было о чем угодно - быть пилотом, врачом, космонавтом. Мечтать о мороженом или о том, что завтра случится что-то грандиозное и не нужно будет идти в школу.
Можно было смотреть в небо или в потолок и думать о будущем, в котором, по-другому и быть не может, Джон Ватсон был бы большой шишкой. В котором он каждый день ест мороженое сколько захочет, и никто ему не скажет: "У тебя же горло заболит!". Потому что не заболит.
Потому что Джон так хочет.
Джон много мечтал о будущем. Он расписал его в подробностях, в самых мелких деталях.
Конечно, после войны все пошло наперекосяк, но на то и нужны детские мечты, чтобы рушиться.
Но никогда, никогда Джон Ватсон не думал, не представлял, и уж тем более не мечтал, что в один прекрасный день один... очень сомнительно прекрасный мужчина скажет ему:
- Помоги мне зашнуровать корсет.
У Шерлока широкая спина, выпирающие лопатки и бледная кожа с несколькими родимыми пятнами.
Констатация факта, не более.
Ватсон не понимает. У Ватсона в голове теперь только мысли о том, что психопат придумал себе новое извращенное развлечение. И, наверное, Джон в нем участвует, хочет он этого или нет.
- Что?
- Корсет. - кратко бросает Холмс,


***

Нет-нет-нет, ведь обещали быть только друзьями, а теперь что?
Хочется закрыть глаза и забыть, к черту забыть и не понимать, что сейчас происходит.
Я задыхаюсь от своих эмоций, и даже глазам горячо. Воздух глотаю, глотаю - бесполезно, дышать нечем.
Его тело рядом, горячее, рука с часами уперта рядом с моей головой, дыхание - его, мое? - обжигает.
Неправильно, глупо, он ничего еще не сделал, но почему-то непонятно, хочется ли мне, чтобы он остановился сейчас.
Нет ничего в голове, пусто, есть только он и я. Жарко.
Надо открыть глаза. Надо что-то сделать, нельзя так стоять вечно, да что там... еще минута, и мое сердце, наверное, остановится.
Глаза у него черные, одни зрачки, нельзя в них смотреть - страшно.
- Ты сейчас все испортишь.

***

Этой ночью Холмс снова тихо и уныло терзал скрипку, а наутро занял ванну. Ватсон как раз собирался на работу.
- Мне нужно почистить зубы и умыться как минимум! – разъяренно кричал Джон, дергая ручку двери.
- Иди на кухню, - уныло отвечал Шерлок.
- А зубы мне ершиком и мылом чистить? – ехидно спросил Ватсон со всей силы пнул дверь ногой, - Это уже третье утро, когда ты не даешь мне нормально встретить день!
- Зачем вообще встречать день, в котором ничего не происходит?
- Это у тебя ничего не происходит, а я работаю!
Холмс молчал.
Ватсон еще разок дернул ручку двери и та, смилостивившись, все же открылась.
Шерлок посмотрел на него сквозь мокрые черные волосы и снова положил голову на согнутые колени.
- Это ты открыл? – Ватсон подошел к умывальнику и украдкой посмотрел в зеркало, в котором отражался совершенно убитый, как ему казалось, Шерлок.
- Нет, само, - спокойно, без сарказма ответил Холмс.
Ватсон быстро почистил зубы, умылся и выходя, не смог не оглянуться.
Шерлок, поморщившись, выдернул у себя волосок и пустил плавать по поверхности воды.
- На Рождество подарю тебе уточек, - сказал Ватсон, закрывая дверь.
- Жду не дождусь, - буркнул Холмс и утопил пальцем черный волос.
***
В то утро Джон уже привычным жестом открыл дверь в ванную, которая теперь уже даже не закрывалась, встал у умывальника, взял щетку с полочки, зубную пасту и тихонько, чтобы Холмс не заметил (хотя, как может Холмс чего-то не заметить?) взглянул на него через зеркало.
Стайка желтых резиновых уточек плавала по воде.
Джон даже не поверил. Как так – утро, Холмс всю ночь терзал скрипку, явно находясь в депрессии (последний маньяк был неделю назад) и утром раньше положенного вылез из ванной?
Да быть не может!
Он осторожно подкрался к ванне и заглянул в нее.
На дне лежал Холмс. Черные волосы мягко колыхались в воде.
Ватсон подался вперед, чтобы достать его, но Шерлок как ни в чем не бывало открыл глаза и вынырнул.
- Сколько? – азартно бросил он, указывая на бортик ванной.
Джон дрожащими руками поднял таймер и тихо ответил:
- Минута тридцать шесть. Предупреждать надо, я уже было подумал…
- Я похож на самоубийцу?
- Когда тебе скучно, очень даже. – кивнул Ватсон.
Холмс промолчал и щелкнул по проплывавшей мимо него маленькой уточке.
- Теперь переодеваться надо, - пробурчал Джон и вышел, так и не почистив зубы.
На следующее утро дверь в ванную снова была закрыта, а на ней черным маркером было написано «Кухня твоя».
Ватсон чуть было не обиделся.

Ну что, тогда и один по Доктор/Мастеру? Старый, еще зимний.


Мастер.
Доктор смотрит совсем черными, дикими, безумными глазами и шепчет какую-то чушь, шепчет, обняв за шею, шепчет, обжигая дыханием:
- Ты вернулся.
В конце его голос срывается, и он лишь только едва открывает сухие губы. Я почти не слышу, что он говорит дальше, да и неважно, я и так знаю, о чем он говорит.
Он стискивает ткань моей рубашки, так нервно… И утыкается носом мне в плечо, и всхлипывает почти истерично.
- Снова полчаса?
Он так жалок, что у меня ком в горле застревает, я отвожу взгляд и киваю.
Доктор поднимает голову и смотрит на меня, широко распахнув глаза и сузив зрачки до предела.
- Это ты.
Я горько усмехаюсь. Каждый раз словно впервые. Каждый раз он сходит с ума как в первый раз.
- Мне просто не верится, Мастер.
Я все еще не могу привыкнуть к тому, как он произносит мое имя. Это так… чувственно? На выдохе, шепотом, как сейчас.
- Спасибо, - говорит он, все так же смотря на меня.
Он резко подается вперед, и я опомниться не успеваю, как чувствую его губы - горячие и как будто бы горькие.
- Я думал, ты не вернешься. Я так ждал, так ждал! Ты и представить себе не можешь, насколько я счастлив сейчас. Кажется, я обезумел от счастья.
- Я ненадолго… и не знаю, когда вернусь.
Он кивает, и прячет глаза, сильнее сжимая мои запястья. Ужасно похож на ребенка.
- Может, мне не стоит возвращаться? – я всеми силами стараюсь сдержать ухмылку, зная, что он сейчас будет кричать и метаться, чтобы я не смел, ни в коем случае не смел его оставлять. Он стал катастрофически предсказуем.
- Только попробуй не вернуться однажды. – шепчет он, снова положив голову на мое плечо, - Я ради тебя живу, ясно? Я просто имею возможность каждый день видеть и ощущать тебя, но только полчаса. Что за адская пытка? Ты хоть представляешь, что я чувствую, когда ты растворяешься – в очередной раз, снова? Ты такой настоящий, живой, и я каждый раз никак не могу осознать, куда и зачем… ты уходишь.
- Я не могу находиться здесь больше. Застрял в параллельной вселенной, и даже не знаю, в какой. А этот телепорт может работать только полчаса, потом он забирает меня обратно – я не знаю, почему, я разбираюсь с этим. Пока безрезультатно. Я стараюсь, веришь?
Он кивает, и громко вдыхает, проводит пальцем по моей шее, заставляя нервно вздрогнуть.
- Эта вселенная ужасна. Здесь одна населенная планета. И это твоя любимая Земля. Больше никого. Я один. Вокруг только эти туповатые земляне, ни одной другой расы. Только я. Разумеется, мне нужно, мне просто необходимо отсюда выбраться.
Он снова кивает, больше занимаясь моей шеей, чем словами.
- Но ты каждый раз, когда видишь меня, словно сходишь с ума. Ты хоть понимаешь, что я могу никогда не достроить этот телепорт?
Наши полчаса стремительно катятся к черту. Очертания Доктора растворяются, и я, наконец, оказываюсь один, в опустевшем штабе Торчвуда.
Я всего лишь помогаю ему сойти с ума, чтобы он понял меня. Не знаю, зачем мне это надо, из принципа, наверное. Да и как можно отказаться от такого аттракциона – Доктор, рыдающий, слабый, такой… очеловеченный, простой, незатейливый божок чертовых землян. Как не гнушаться, как не издеваться над таким, как не помочь ему совсем скатиться – это доставляет такое моральное удовлетворение, какое я испытывал крайне редко, а тут – полчаса каждый день.
Я без труда могу себе представить, как он сейчас мечется на одном месте, запустив руки в волосы, как рыдает теперь, забившись в угол. Он точно сходит с ума, и я рад помочь ему в этом.
Я для него как золотые часы гипнотизера для клептомана. Он тянет, тянет руки к мерцающей драгоценности, но засыпает, проваливаясь в собственные кошмары, в бесчисленные бесконечные коридоры огромного горя, и поражений, и побед, так и не достав красивую вещицу.
Доктор.
Ох, Мастер, если бы ты знал, как мне трудно играть для тебя. Слез уже не хватает, и правдоподобные эмоции кончаются, а ты все возвращаешься.
Я рад.
Когда-нибудь я расскажу тебе, но пока что я могу побыть для тебя слабым, если хочешь. Это небольшая плата за то, чтобы знать, что с тобой все в порядке, чтобы чувствовать тебя, и… я не знаю, для чего я все это делаю. Возможно, ты все-таки добился того, чего ты так жаждешь. Ты заставляешь меня сходить с ума, но от того, что я ищу в себе силы не сорваться и не рассказать тебе, что я все знаю.
Что ж. Если хочешь, давай поиграем.
Это должно быть весело.