О, боже. Выкидыш больной фантазии. И зачем я это выставляю? Убейте меня сразу.

[Wonderful-Alice]

Опа, что я нашлаааа! О_о
Я нашла папку с названием "Наброски фанфиков". Безусловно, большинство файлов в ней были безжалостно удалены, но я нашла три фика, которые мне (апокалипсис близко) понравились.
Прррошу!
Название: «Я схожу с ума. Веришь?»
Автор: Princess
Саммари: А что, если в одном помещении с Мастером Доктор сойдет с ума?
Примечание: Тапки можете кидать, если очень захочется, но я и сама себя избила ими за страшенный ООС (сюжет, впрочем, такой. Специфический). Зверек Обоснуй сошел с ума, сгрыз мозг и скрылся в темных дебрях моей фантазии.
Название выбрано методом высоконаучного тыка в текст =)

я бы не советовала, ибо потом вы будете ругаться, я знаю.

- Убирайся! Вон! Дверь открыта, вперед, мистер Саксон, - в голосе Доктора проглядывает такая издевка и едва сдерживаемая ярость, что сметает остатки благоразумия, стирает все эмоции с лица, сшибает с ног и побуждает убираться отсюда, пока тебе не сделали что-то ужасное, непоправимое никакими лекарствами и врачами.
- Нет, - четко выговаривает Мастер, - Ты не достоин одиночества.
Доктор затихает, и только черные, как пропасть глаза выдают его совершенно невозможное, нереальное, неправильное бешенство.
Он в пару шагов преодолевает небольшое расстояние между ними и, не делая никаких видимых усилий, легко, как редкую бабочку, пришпиливает Мастера к ближайшей стене. Острым локтем вдавливая Мастера в неровную поверхность, другой рукой он усталым, привычным движением хватает очки за одну дужку, снимает и бросает их на пол.
Мастер не упустит такую возможность, и раздавит их подошвами дорогих ботинок.
Доктор, щурясь от чуть более яркого света, чем обычно, рычит в ухо Мастеру, стискивая руками ткань пиджака так, что слышен треск:
- Я схожу с ума. Веришь?
- Такой благоразумный «Тот-Который-Всех-Спас» сошел с ума? Доктор, земляне будут разочарованы, если узнают, что их спаситель – псих, и к тому же…
Доктор неожиданно припадает к нему губами, словно он жил в пустыне несколько сотен лет, и изголодался не только по воде – но и по чистым эмоциям. Пусть даже эти эмоции не представляют собой ничего хорошего – только сарказм, замешанный на ненависти.
Он целует так, как должен целовать Мастер – грубо, жадно, насыщаясь чужими чувствами и совершенно не думая о том, кого целует.
Мастер удивленно приоткрывает рот, намереваясь закончить фразу, но туда в тот же момент проскальзывает чужой язык, теплый, он ласкает нёбо, сплетается с его, Мастера, языком, и совершенно не вяжется с образом свихнувшегося ублюдка, кому принадлежит.
Мастер пытается оттолкнуть обезумевшего Доктора, но тот сильнее вжимает его в стену и на этот раз трещит уже ткань рубашки.
Спину ломит от холода стены, от ее неровных выступов, и Мастер почти воет, изо всех сил стараясь снять с себя сильные руки, и пытаясь оторваться от стены, с которой он, похоже, скоро станет одним целым.
Доктор прекращает поцелуй, напоследок проведя горячим языком по упрямо сжатым влажным губам Мастера.
Мастер в смятении, чувства раздроблены, мифы разрушены, сложившиеся стереотипы о Докторе разбиты.
Он не знает, что и думать, как теперь вести себя, и вести ли вообще – может, стоит просто уйти?
Он окидывает взглядом все еще прижимающего его к стене Доктора, подмечает, что губы у того припухли и покраснели, и совершенно не подходят к абсолютно черным провалам, которые когда-то – когда? – были глазами. Чуть придвинувшись, он видит в них белые мерцающие точки.
На миг таинственный мир прикрывают веки, Доктор безумно улыбается, и притягивает Мастера для очередного поцелуя.
На этот раз Мастер не пытается сопротивляться, но делает это автоматически, холодно, будто Доктор пытается растопить ледник, но глаза не закрывает ни тот, ни другой.
В провалах напротив он видит звезды, бесконечные миллиарды звезд, иссиня-черную космическую темноту и иногда, когда веки Доктора вновь поднимаются, он замечает Временной Вихрь.
Доктор, осознав, что Мастер ему не отвечает, закрывает глаза совсем, и поцелуи его становятся жесткими, почти жестокими, он прикусывает нижнюю губу Мастера, и, дождавшись, пока из горла вырвется полузадушенный хрип, слизывает выступившую каплю крови.
Мастер вырывается, скидывает с себя ставшие вдруг мерзкими, холодными руки Доктора, по-детски разгибая палец за пальцем, высвобождая смятую вконец ткань рубашки, а потом, мысленно плюнув, просто старается сбежать.
Он слизывает с губ кровь, толкается вбок, но безрезультатно. Вместо того чтобы отпустить, Доктор пытается вновь поцеловать его в окровавленные губы. Мастер поднимает голову к потолку, стремясь избежать грубой ласки, а Доктор кусает его горло, ставя болезненную отметину.
Доктор еще больше распаляется, в его глазах больше нет мерцающих белых точек, только высасывающий, сводящий с ума Временной Вихрь.
Мастер цепенеет, становясь похожим на ребенка, того, который впервые в жизни увидел Временную Воронку, и только когда веки вновь прикрывают глаза, находит в себе силы упереться руками в грудь Доктора и оттолкнуть.
Доктор отлетает на шаг, и пока тот поднимается, Мастер позорно убегает.
Доктор настигает его около самой двери, и, загораживая путь собой, вновь толкает его к стене, но, не рассчитав сил, прикладывает его так сильно, что у Мастера темнеет в глазах.
Очнувшись, Мастер чувствует, как Доктор тихо и бессильно обнимает его, сидя вместе с ним на полу перед дверью.
- Прости, - разбирает, наконец, Мастер невнятные всхлипы, раздающиеся под самым ухом, - Прости, прости, прости! Я не хотел, я держался! И не смог...
Плечо уже насквозь мокрое, рука устала от автоматических поглаживаний вздрагивающей худой спины, а Мастер думает лишь о том, что кто кроме него может понять, каково это – быть зависимым от Времени ТаймЛордом.

Без названия, шапки, и прочих премудростей.
Предупреждение - много крови и, возможно, я что-то где-то не поняла, когда читала про анатомию ТаймЛордов.

Предупреждение - много крови и, возможно, я что-то где-то не поняла, когда читала про анатомию ТаймЛордов.

Я чувствую сквозь туманную дрему, как к моему лицу прикасаются чьи-то пальцы, обводя скулы, глаза, чуть нажимая на губы. Эти прикосновения так знакомы, так непривычно нежны, что я забываюсь окончательно, и почти уснув от этих прикосновений, шепчу имя:
- Кощей…
- Да? – в голосе минимум эмоций, вежливая заинтересованность. Таким голосом обычно говорят по телефону: «Алло».
Сон слетает с меня, как одеяло. Мастер стоит близко, скрестив руки на груди, и едва заметно ухмыляется.
Это невозможно. Не этот человек минуту назад так нежно прикладывал свои пальцы к моим губам.
- Прекрати!
- Что? – Мастер играет, и у него, кстати, неплохо получается. Невинный взгляд, в недоумении поднятые брови… Но он, все же, слегка переигрывает.
Когда я говорил, что знаю его, я не врал.
Я поднимаю на него глаза, наверняка чуть подернутые дымкой сна и растерянные. Я же не такой первоклассный актер, как мой собеседник.
Я вижу в них ту самую, никуда не девшуюся даже после смерти, коронную наглость, самоуверенность, азарт.
- Черт! – вырывается у меня. Вскочив и сделав шаг, я вцепляюсь в неизменные лацканы черного пальто, - ты мне объяснишь или нет, как ты опять выжил?! – не то, чтобы я был не рад этому, но я не привык чего-то не знать.
Эффектно поднять Мастера над полом не получается, и я сгущаю краски, как умею, а именно – шепчу в самое ухо:
- Я иногда подумываю стать таким как ты – самоуверенным ублюдком. Они, знаешь ли, всё время выживают. Что ты, что далеки, киберлюди, ну, и остальные, так, по мелочи. Но ты на вершине моего рейтинга. Научи меня так же выживать, как червь, которому отрубили голову!
Мастер молчит и смотрит куда-то в сторону. Да что же он там такого, суперинтересного, нашел? Я оборачиваюсь, чтобы найти то, что так пристально рассматривает Мастер. И не вижу ничего, что стоило бы хоть капли внимания. В следующую секунду я чувствую, как руки Мастера почти нежно обхватывают мои запястья. На миг я вижу в этом жесте того Кощея, который гладил мои глаза.
Я поворачиваю голову, и встречаюсь взглядом с Мастером. Ни капли сочувствия, боли, раскаяния или, тем более, любви. Холодный расчет, и крошечная, затаившаяся в глазах неуверенность. Запястья ощутимо дергают, и вовремя согнутое колено Мастера попадает прямо в солнечное сплетение.
Больно. Будто чьи-то руки одновременно душат и крепко обнимают все тело. Тонкую грань между плохим и хорошим не найти.
Я хочу сказать очевиднейшую вещь в мире: «Ты пришел, чтобы побить меня?», а вместо этого из горла вырываются маловразумительные хрипы.
Он резко дергает запястья, причиняя боль, и отбрасывает меня на пол, как поцарапавшего хозяина котенка.
Перед тем, как погрузиться в блаженную темноту, я успеваю подумать об утеплении пола в ТАРДИС.
Грудная клетка болит, перед глазами плывут разноцветные круги, как бензин в лужах, и звездочки. Эта картина была бы красивой, если бы не вытягивала столько сил и не добавляла столько мук.
Чертовски больно, и боль эта неправильная, особенно из-за того, что прогрызает никому не нужную дырку в душе, в мозгу, в котором уже селятся неприятные мысли-паразиты.
Это слишком больно, чтобы терпеть, поэтому я перекатываюсь с груди на спину.
Стаи звездочек возобновили свою почти угасшую пляску, заставили глаза заболеть от темноты, от этих слишком ярких бензиновых подтеков.
Я открываю глаза, и в неправильном, слишком ярком, почти белом свете вижу два красивых, влажно-ярких пятна. Пятна приближаются, и я могу разглядеть его силуэт, сам по себе не предвещающий ничего хорошего.
Он подходит ближе, падает на одно колено, и, качнув головой, ударяет кулаком мне в горло. Я не пытаюсь сопротивляться. Я вообще удивлен, что он не выкинул меня раньше на планете без кислорода.
Я не пытаюсь перевернуться на живот, хотя во рту полным-полно крови. Я захлебнусь. Ну и пусть. Я не верю в это. Это невозможно. Я уже столько раз не умирал, что сдохнуть на пыльном полу собственной ТАРДИС...
Кровь все еще льется в рот. Густая, с нестерпимым кислым привкусом, она струйкой вытекает из уголка рта, а я задыхаюсь. На мир смотрю будто сквозь воду. Ни черта не слышно, ни черта не видно, но очень удобно, когда тебя несет куда-то.
Когда я начинаю кашлять, уже точно захлебываясь, я слышу, как он тихо подходит ко мне. Наверное, он выбросит меня прямо сейчас, если не побрезгует прикоснуться. Я затихаю и жду.
- Это невозможно, - шепчет он.
Что?
Я чувствую небольшое покалывание, и едва ощутимые дуновения воздуха над своим телом.
- Конечно, - говорит он так, будто знал… что-то.
Он небрежно, как мешок с картошкой, переворачивает меня на живот.
Кажется, он вместе с ударом в сплетение сломал мне пару ребер.
Перед глазами снова скачут звезды, водя хороводы с нефтяными разводами. Похоже, я скоро подружусь с ними.
Лежать больно; я поднимаюсь на четвереньки, руки подламываются.
Я протираю глаза, все еще отплевываясь от застоявшейся крови. Горло больно, как при ангине. Я не знаю, как это бывает. Просто читал.
Ангина, насколько я понял, не менее скверная штука, чем регенерация.
- И зачем, позволь спросить, ты это сделал? – хотел спросить я, но вместо этого из горла вырываются какие-то невнятные хрипы.
- Теперь ты знаешь, насколько плохо мне было, когда Люси пальнула в меня. Теперь ты знаешь, каково это – когда внутренности заливает кровь, когда за секунду до смерти по позвоночнику стекает страх, необъяснимое предчувствие чего-то отвратительного.
Ты хотел знать, как я выжил. Доктор, я жил с одним сердцем столько лет, что не мог забыть это за год. Я, Доктор, не забыл, каково это – быть просто человеком, с одним сердцем, одним органом любя и ненавидя, и дыша тоже им!
На мой взгляд, речь была чуточку напыщенной, но он, судя по глазам, в которых скопилась влага, считал ее более чем правдой, почти откровением.
Если бы я знал его чуть хуже – похлопал его по плечу. Чуть лучше – обнял бы, и, вряд ли, конечно, но поцеловал.
А я стою напротив с лицом в крови и смотрю в его влажные глаза и так по-детски упрямо сжатые губы. Он отворачивается к консоли и нагибается над ней, почти как я. Наверное, ему в голову пришла та же мысль, потому что он резко распрямился, и на секунду приложив палец к губам, начал говорить.
- Ты стоишь тут, великомученик чертов, изображаешь из себя изнасилованную мать Терезу, а сам - не сделал и части того, что пытался сделать я. Я хотел избавить эту планету от разрушений, боли, бессмысленных страданий раз и навсегда, а ты делаешь это раз за разом. А зачем? Она все равно умрет. Это все равно, что залечивать уже мертвый зуб, тогда как я пытаюсь просто выдернуть его, чтобы не заразить другие зубы! – он одном рукой закрывает глаза, а другой держится за панель управления.
А я не знаю, что сказать. На ум не приходит ни одного разумного слова, и я говорю самые неподходящие для этой ситуации слова, больше похожие на успокаивание маленького ребенка:
- Хочешь, все будет как прежде? Только по-другому?
Слова даются с трудом, будто сквозь комок стекловаты.
Он кивает, и говорит: «Хорошо», не отрывая рук от лица.
Нет, это невозможно, я ослышался.
- Что? – переспрашиваю я, продравшись сквозь стекловату.
- Тебе кажется нереальным, что я могу соглашаться с чем-то? Я могу. Ты же сам сказал: «по-другому». Так давай, выдернем чертов зуб, у которого нет будущего?
В его глазах блистает нездоровая одержимость.
- Это невозможно. Хочешь, мы разрушим парочку других, необитаемых?
Я едва не добавил «или малонаселенных». Господи, куда я качусь?
- Нет, я хочу эту!
- Это невозможно.
- Я знал, что зря пришел.
Он направляется к выходу.
Но он в узких туфлях, а я в кедах, и бегать мне приходилось наверняка чаще. Я встаю у него на пути, закрывая спиной дверь, и разлепляя засохшие губы, говорю:
- Это тоже невозможно.
И последний, самый ужасный, самый поздний и самый короткий, недописанный.

Если вы еще не устали читать всю предыдущую ахинею - прошу.

Он снился мне каждую ночь после Временной Войны. Именно он - я не знаю, почему. Я просыпался утром и не глядя проводил рукой по пустой половине своей кровати, каждый раз отчаянно надеясь, что наткнусь на чужое жаркое плечо... Но нет, ни разу этого не было, и мне было безумно больно. Я рычал в подушку, когда обнаруживал, что я в кровати один. А сны были такие красочные, такие яркие, безумно соблазнительные. За те жалкие двадцать минут, что отводятся Тайм Лордам на сон, я ни разу не отдохнул. Я постоянно видел себя, целующегося с ним. Я ревновал - я тоже так хотел. Очень. Я жаждал ощутить его запах, я знаю, он пахнет кофе и чем-то еще, вкусным, но непонятным, я хотел почувствовать его горячее тело рядом со мной, смотреть в его холодные глаза, и я поклялся, что когда я буду целовать его - они не останутся равнодушными. Да, я давно себе признался, что люблю его.
Я был безумно счастлив, когда узнал, что он теперь совсем рядом, и я могу - да-да-да - МОГУ, - признаться ему. Но не буду. Могу, но не буду. Потому что я боюсь. Я трус.
Когда он умер - мне не было грустно. Было больно, будто отняли одно сердце, и я не понимал, как могут жить люди с одним сердцем всю жизнь, одним и тем же органом любя и ненавидя. А потом... Потом было оглушающее счастье. Короткий миг, минута, когда я узнал, увидел, почувствовал - он ЖИВ. И что мне стоило схватить его за рубашку и втащить в ТАРДИС, гневно рыча что-то ему на ухо? Счастье испарилось в тот миг, когда он меня ударил. Без слов, просто размахнулся и ударил, а потом, так же, без слов, ушел в темный коридор ТАРДИС. Тогда я понял, что наступило начало конца.
***
С тех пор, когда он прочно обосновался в самой дальней от моей комнате, мои сны прекратились. Я даже испытал некоторое сожаление, когда, проснувшись, понял, что выспался, и не видел себя, жарко целующегося с симпатичным захватчиком Земли. Но как же было трудно сдерживать себя, когда он изредка появлялся в консольной комнате... Ну, конечно, ведь не он несколько сотен лет сох по бывшему лучшему другу... Тогда я старался вести себя так, будто ничего не произошло, будто он для меня - друг, и ни в коем случае не потенциальный любовник. Никакого флирта, а я так хотел... Как же это глупо и смешно звучит. Мы с ним ни разу не заговорили после того, как я втащил его к себе. Я знал, что он часто сидит в библиотеке, знал, что он пьет там кофе, знал, что спит он в ночь со вторника на среду и с пятницы на субботу, с 2:40 до 3:00, всегда минута в минуту - мне оставалось только поражаться его точности. Я иногда позволял себе приходить к его комнате и слушать его размеренное, спокойное дыхание - это успокаивало. А однажды я приземлил ТАРДИС на берегу какого-то огромного моря, точно неземного - таким черным оно было.Над ним сверкали молнии, н расходились тучи, гремел гром - и мне это нравилось, несмотря на то, что я всегда любил открытые пространства, залитые светом. Я не заметил, как он подошел сзади и я до сих пор не могу понять, что случилось.